— Нас у мамы было пять девочек и один брат. Я четвёртая. Помню, как я в школу пошла. В папиных вот таких (показывает высоту до бедра) галошах. Фуфайка была. Материи не было… Ничего не было. Одна вата была катушками. Как вот овечка окотится, от неё брали. Бегу в этих галошах, а снег в них сыпался, пятки замерзали, а пальцы – нет. Школу не топили, чернила замерзали… Школа была через речку, тут километр, наверное. Ну и что же… Война началась. Бросила я в третьем классе школу в марте месяце и пошла с бабушками на работу. Тогда моркву сеяли, свёклу, табак. Пололи, а потом осенью убирали и ямы копали. Широкие, длинные. Туда овощи сыпали, укрывали их на зиму.
— Папа — Канаев Иван Прокофьевич. В плен взяли его под Черниговом… Когда война кончилась, из плена всех распустили. С Обороны, Дубовки – кто попал вместе с ним в плен – приходили, рассказывали. Мурашки даже пошли… (тут у неё навернулись слёзы). Пригнали всех с работы в овчарник. Папа заболел тифом. Он лёг в уголок и сказал: «Ну, ребяты, я, наверное, всё…». Утром всех погнали на работу, а он в уголке так и остался. А когда пришли — его уже нет. Где он умер, я так и не знаю. Повзрослее была бы, расспросила.
— Помню, как мы с братом в соседнее село ходили, картошку гнилую собирать. Она оставалась на поле после зимы. Шли туда босиком. Пришли. Он мне говорит: «Ты чего орешь?!» А у меня ноги замёрзли. Он подсказал: греть ноги в тёплом навозе. Я нашла кучу. Ноги туда воткнула. Согрела и пошла дальше. Сколько в тот день чего набрали — не помню, но хорошо запомнила между пальцев навоз. А ещё по низам ходили — траву собирали. Кочанки, лопухи, чернобыльник, анис ели. Кугу из речки вылавливали. Ручей у нас под огородом. Влезешь туда — кугу тащишь. Корень очистишь... А корень был не горький. А такой, вроде как приятный, как кашка.
— Образование так и осталось у меня три класса. Муж на меня всю жизнь говорил: «глупая». Он семь классов окончил. На механика пять лет учился, самолёты ремонтировать в Казань его отсылали. Потом бригадиром в колхозе работал.
— Из одного села — Пётр Иванович Понкратов. На 5 лет меня старше. Вышла за него замуж, думала: опора будет… Ой, а они мне дали жизни! Свекровь и золовки крепко меня обижали. А он за меня никогда не заступился. Муж умер в 73 года. Я его перед смертью спросила: «А за что ты меня бил?». Он ответил: «Я откуда знаю, за что тебя бил?». Жизнь моя тяжёлая. Всю душу я вкладала в работу. Старалась день и ночь.
— С поля я ушла. Ваньку родила, Мишку, через два года Таньку. Ребятишечки голодные, деток кормить надо. Мне председатель колхоза — Ермилов — говорит: приходи корову доить, я тебе дом построю, и вот я ушла. Коров я доила, мне похвальную грамоту давали. В конвертах — деньги. На собраниях всегда хвалили, в президиум сажали. Про меня в газете даже писали — ударница труда. 130 телят у меня было. Я с ними одна управлялась! Пойло им надо натаскать. Из ведра каждого напоить, почистить, сенца дать, навоз вывезти. Иной раз и до дома сил не хватало доходить. А вставала когда в 4 утра, когда в 5.
— В 55 я пошла на пенсию. Но ещё три года проработала. На работе хорошо, уйду — никто меня не трогает. Помоложе я была, оденусь дома, платок в руки — и на коровник. Там у меня была запасная одёжа. Иду чистая на работу, как на праздник. Пенсию когда получать стала, пойду в магазин — конфеточки, прянички деткам и внукам куплю. А сама — с хлебом. Сейчас деньжонок набрала, крышу в доме поменяла, окна, воду провели. В доме прожили 60 лет. А строились из чего? В Шехмань ездили, в лес. Лошадь в колхозе брали. Ель распиливали на доски, а дощечки тоненькие. Дом сейчас — одна ломь. Жива буду, деньжонок наберу да порядочек сделаю. Пол, потолок будут из досок. Стены фанерой обобью. Ко мне сын и дочь из Москвы приезжают. У меня 7 внуков и 7 правнуков. В Михайловке своей я одна такая осталась. Внук Артём спрашивает: «Бабуль, почему к тебе ни одна подружка не приходит?». Я прожила — ни одной подруги у меня не было никогда, день и ночь работала…